Учреждение

На столах красовались новенькие чернильные приборы, не знавшие чернил, из чернильниц торчали окурки. Странный это был отдел. Лозунг у них был такой: «Познание бесконечности требует бесконечного времени». С этим я не спорил, но они делали из этого неожиданный вывод: «А потому работай не работай — всё едино». И в интересах неувеличения энтропии вселенной они не работали.

Аркадий и Борис Стругацкие, «Понедельник начинается в субботу»

Возвращаясь из путешествий, я мечтаю только об отдыхе — ни о чём другом. Я не думаю даже в «когда» меня на сей раз занесло. А напрасно, ибо странствую я не только в пространстве, но и во времени, и случается следующий мой полёт предшествует предыдущему. И тогда, приземлившись, мне приходится тут же отправиться в космос снова. Причём в ту самую экспедицию, которую я только что завершил!

Но страшнее чёрных дыр, опасней сверхновых и докучливее путаницы с календарём разнообразные лестные предложения, которые я начинаю получать, едва сойдя с трапа ракеты. Ведь имя Ийона Тихого — первооткрывателя восьмидесяти тысяч трёх миров, неутомимого звездопроходца, почётного доктора университетов Обеих Медведиц, кавалера млечных и туманностных орденов — гремит во всех рукавах Млечного Пути, известно в ядре галактики и в меньшей степени в гало.

Тяжкое бремя славы то и дело грозит утянуть меня с космических высот во мрачные бездны административной работы.

Институт Сингулярности

— Приходилось вам слышать о технологической сингулярности, пан Тихий? — Постучавшийся в мою дверь человек — низенький, кругловатый, энергичный, улыбчивый — представился доктором Вергилием. — Если кратко, проблема в том, что объём научного знания нарастает стремительно — по экспоненте, объём же информации, которую мы можем проанализировать, хоть как-то осмыслить, а уж тем более разумно использовать, в любом случае ограничен. Не далёк тот час, когда наши возможности превысят наше же воображение, и человечество окончательно утратит контроль над последствиями внедрения новых технологий. А что хуже, знание, объективно избыточное, в этом случае потеряет всякую ценность. В своих странствиях вы, должно быть, сталкивались с подобными катастрофами…

Я не мог не согласиться. Случалось мне видеть миры, для учёных мужей которых основным предметом исследований являлись попытки выяснить, чего же они, всё-таки, ещё не знают.

— Человечество неумолимо приближается к границе, за которой уже не будет смысла приобретать знания по-старому, беспорядочно и безответственно — quantum satis*, — заключил Вергилий. — И если мы желаем избежать духовного, кризиса, остановки в развитии, регресса — ибо если знание обесценивается, то ценностью становится незнание, — если хотим уберечь человечество от ужасов и бед, подобных виденных вами, скажем, на Энтеропии, к сингулярности следует подготовиться заранее.

— Это как же? – заинтересовался я.

— Вот этого-то мы пока и не знаем, пан Тихий! Институт Сингулярности и создан, для того чтобы выяснить как. Путём научного изучения самой науки, законов и тенденций её развития, — объяснил доктор. — Фонды выделены, персонал набран, оборудование закуплено, и лишь должность директора пока остаётся вакантной.

Вергилий, скромно улыбнувшись, умолк. Но я ни о чём не спрашивал, ожидая неизбежного, как глобальное возрастание энтропии, продолжения.

— У нас есть специалисты, пан Тихий. Есть достойные, есть способные и есть желающие занять данный пост. И то, что вышеупомянутые множества не пересекаются, — кто достоин, тот не способен, способный не хочет, а согласные непригодны, — вопрос отдельный. Его-то мы решили бы. Но нам нужен общественный вес. На требуется Имя! Институт Йона Тихого, а учреждение будут называть так, это…

— Нет, — твёрдо ответил я. Доктор Вергилий, во всяком случае, был честен. Это располагало. Но… — Я уже был директором института. Мне не понравилось.

— Не «были», а будете, пан Тихий, — поправил Вергилий. — Институт Времени вы возглавите только через пятьсот лет. Не припомните, как тогда будут обстоять дела с технологической сингулярностью?

Я не припомнил.

— Значит, нам удалось решить эту проблему. Значит, вы согласились… Вернее, согласитесь сейчас, ибо в противном случае…

Не человек, а змей, подумал я. Как крутит!

Но и в самом деле, задача казалась мне ответственной и благородной. Слишком благородной и ответственной, чтобы отказаться просто так, не разобравшись, не вникнув.

— Я пока не сказал «да»…

* сколько схватишь (лат.)

Первый этаж

Снаружи здание Института — такое грандиозное, что внутри, из крыла в крыло впору было пускать поезд со спальными местами, — выглядело шестиэтажным. Этот факт я подчёркиваю, ибо сопровождающий сообщил мне, что в действительности этажей девять, но верхние невидны по причинам особенностей архитектурного решения.

— Знание следует углублять поэтапно, не пропуская ни единого шага, — это первое, что нам удалось выяснить, — пояснил мой спутник, напористо проталкивая меня во вращающиеся стеклянные двери. — По этой причине в Институте лифта нет. Нельзя попасть на верхние этажи, миновав нижние.

Как выяснилось, каждый из неминуемых этажей, включая и скрытые, был занят одним из девяти отделов Института. Нижний отдел, в который мы попали прямо из безликого вестибюля — с чахлыми пальмами, мутными зеркалами и стойкой охраны, — по каким-то причинам именовался здесь «Британским». Хотя среди сотрудников, насколько я мог судить, подданные Её Величества отнюдь не преобладали.

Занимались же здесь странными, на мой взгляд, вещами. В первой показанной мне Вергилием лаборатории, например, непрерывно на разные голоса дребезжали будильники, — тут изучались последствия бессонницы у хомячков. Причём, как обнаружилось, эксперимент пребывал на грани провала, ибо все три хомяка, заткнув ватой уши, без задних лап дрыхли в своих клетках, а лаборант, полностью игнорируя будильники, бессовестно занимался тем же самым за столом. Извинившись передо мной, — хотя его-то вины тут точно не было, — Вергилий растолкал беспечного работника, и тот, зевая, принялся будить несчастных грызунов.

За следующей дверью сотрудники ставили Буратино диагноз по фотографии. Изображений деревянного человечка у них уже имелось множество, но с целью набора необходимой статистики учёные активно разыскивали новые, просматривая детскую литературу разных стран и годов выпуска. Тем не менее, до окончательных выводов было ещё далеко. Большинство исследователей сходились на том, что больной скорее мёртв, чем жив, — он же деревянный, — но мёртв-то Буратино мог быть по-разному! В результате, один из работников сейчас готовил к публикации статью, доказывающую, что носатая кукла мертва в связи с отсутствием лёгких и неспособностью дышать. Другой полагал, что причиной смерти является одервенение сердечной мышцы. Третий же резонно указывал на невозможность нервной деятельности в сплошной осине. А уж он-то знал, о чём говорит, ибо в основе его вывода лежали масштабные исследования электропроводности и химических свойств ста семидесяти сортов поделочной древесины.

Я подумал было, что это шутка, но учёные относились к своей деятельности с предельной серьёзностью.

Вполне серьёзными людьми казались и сотрудники третьей лаборатории — поначалу мне показалось, что я попал на кухню. Тут исследовался винегрет. Стремясь установить оптимальный способ приготовления блюда, группа учёных уже третий год бесстрашно ставила эксперименты на себе. Судя по несомненным признакам ожирения и густо покрывающим халаты пятнам свекольного сока, работали они напряженно, буквально непокладая ложек. Впрочем, и здесь были свои проблемы. Заведующий лабораторией, — приветствуя нас, он попытался подняться со стула и не смог, — горько жаловался на текучку кадров. Один за другим сотрудники покидали коллектив, перебегая в лаборатории баллистики тортов и намазывания бутербродов.

Четвёртой группой, — ох, жалею я, что к ним зашёл! — и вовсе изучался мусор. Учёные приносили его из дома и подвергали спектроскопическому анализу. Тема именовалась «Колебания содержания редкоземельных химических элементов в бытовых отходах в зависимости от направления ветра и учёной степени».

Вергилий хотел вести меня и дальше по этажу, но с меня оказалось довольно.

— Торты? Осина? Так вот, чем занимается Институт? Я покажу вам! Я приму ваше предложение лишь затем, чтобы разогнать этих бездельников, и потом сам уволюсь! Какое, скажите на милость, вся эта ерунда имеет отношение к науке?

— Самое прямое, пан Тихий, — ничуть не смутился мой провожатый. — Ведь все сотрудники — дипломированные специалисты, а метод познания используется строго научный, — никакого шарлатанства: гадания по гороскопу майя и прослушивания астральных бездн.

— Причём здесь метод?

— А торты здесь причём? Наука занимается как бесконечно большим, так и неизмеримо малым. Почему же она должна делать исключение для винегрета? И как узнать, что винегрете не скрывается ключ к тайнам мироздания, если не изучить его досконально?

На этот довод возразить мне было нечего.

Второй этаж

Завершив экскурсию по первому этажу, мы подошли к лестнице. И тут меня ожидало настоящее потрясение: для того чтобы попасть на второй этаж с первого нам пришлось не подниматься, а спускаться! Вергилий лишь улыбнулся, давая понять, что так и задумано: спускаться же легче.

— Лифта у нас нет, — напомнил он. — Но технологии не стоят на месте.

— Не стоят, но отнюдь не благодаря вам, — буркнул я. Несмотря на исчерпывающие, казалось бы, объяснения, винегрет и осина не давали мне покоя.

— А продвигать их не входит в наши задачи, — пожал плечами учёный. — Нам, исследователям самой науки, требуются лишь добровольцы для наблюдений. Набор не составляет проблемы. Сотни университетов по всему миру толпами выпускают учёных, — всем нужны рабочие места. Выбор же объектов для изучения подопытными продиктован экономическими соображениями. Обеспечить каждого работника орбитальным телескопом Институту не по карману. Оплата у нас достойная, но и десять тысяч сотрудников с хомяками и винегретом обходятся дешевле, чем один с ускорителем.

Это я мог понять. Даже более того, — в этом был несомненный смысл. Но в изучении мусора смысла я не усматривал. Даже принимая во внимание дешевизну сырья.

— Вы хотите сказать, что подобные знания бесполезны. Допустим, — легко согласился мой спутник. — С другой стороны, какая практическая польза от бозона Хиггса или изучения экзопланет? Однако ж, если вы непременно желаете видеть эффект научных трудов hic et nunc*, то мы пришли точно по адресу.

По первому впечатлению, на втором этаже Института, — его занимал «Заказанной» отдел, — занимались примерно тем же, чем и на первом. В том числе винегретом и мусором, судя по запахам из лабораторий. Но атмосфера была иной, — это чувствовалось сразу. Тут никто не спал и не размазывал с отвращением по тарелке свёклу. Сотрудники, уставившиеся в мониторы, колдующие над спектрометрами, и даже заряжающие пневматическую катапульту пирожными, были так сосредоточены на стоящих задачах, что не оглядывались на входящих.

Уступив дорогу проносящемуся по коридору хомяку, за котором сомкнутым строем бежали лаборанты с электрическими зубными щётками в руках (по зверьку было видно, что живым он не сдастся, а по его преследователям, что наука требует жертв), мы вошли в одну из лабораторий. К удовлетворению и к некоторому удивлению даже, увидел я, что здесь исследуется апельсиновый сок — свежевыжатый, консервированный и концентрированный. Глубоко и последовательно учёные вникали в бесчисленные грани пользы этого продукта, постепенно приходя к выводу о сравнительных преимуществах свежевыжатого образца.

Тем большим оказалось моё изумление, когда за соседней дверью обнаружилась лаборатория занятая сбором и систематизацией свидетельств смертельной опасности апельсинов. И эта группа исследователей явно преуспевала не меньше предыдущей!

— Не может быть! — поразился я. — Не может строгий научный метод давать результаты взаимоисключающие!

— Не только может, но и даёт, — вздохнул Вергилий. — Всё зависит от того, как этот метод применять. Нельзя же учесть все факторы. Чем-то всегда приходится пренебрегать…

Суть сказанного я сразу уловить не смог, и заведующий лабораторией охотно объяснил, что наблюдения за добровольцами, употребляющими в пищу апельсины, ведутся уже сто лет, — вернее, велись до недавнего времени, ибо в прошлом году последний из испытателей скончался после долгой и продолжительной болезни, несомненно, вызванной поеданием «оранжевой смерти». И это — факт, который мы учитываем, говорил он. Тем же фактом, что и контрольная группа добровольцев, апельсинов не евшая, за сто лет тоже вымерла вся поголовно, мы пренебрегаем, как не представляющим научного интереса. Ибо добровольцы из контрольной группы умерли безотносительно к апельсинам — просто от старости.

Поощряемый кивком Вергилия, заведующий также доложил, что кошка, вынужденная питаться одними апельсинами, прожила лишь три недели, — таковы факты! Если же мы будем вводить подопытным крысам апельсиновый концентрат внутривенно…

— Не надо! — Я уже отступал к дверям. — Зачем?

— За деньги, пан Тихий. Что поделаешь. Средства на содержание первого этажа берутся не из воздуха. Вы хотели результат, и вот он. Исследования зубных щёток и сока, очевидно, важны для общества, раз уж производители готовы финансировать их.

— Но кто же оплачивает работы по «оранжевой смерти»? — Это оставалось для меня загадкой.

— Они же, — объяснил доктор Вергилий. — Производители сока. Только намного щедрее. Тут уж, как говорится, деньги на бочку, или мы публикуем результат! А ведь есть ещё производители ананасов и яблок, готовые заплатить именно за такую публикацию.

* Здесь и сейчас (лат.)

Третий этаж

Третий отдел Института именовался «экономичным». Именно «экономичным», а не «экономическим», — это я уточнил специально.

— Из соображений экономии мы сократили здесь штаты до минимума. Не в ущерб объёму выполняемых исследований, разумеется.

Ответ Вергилия гулко разнёсся по пустым коридорам. Распахнув наугад дюжину дверей, и не обнаружив за ними ни единой живой души, мы двинулись на слабый аромат апельсинового сока и винегрета. Но на этом этаже источником гастрономических запахов оказался кафетерий.

— Безусловно, вы правы, пан Тихий, — рассуждал мой проводник, когда, решив по случаю подкрепить силы, мы заняли столик. — Разница между экзопланетами и хомячьей бессонницей есть. Хотя, заключается она не в степени «научности» исследований, а подавно не в их ценности, объективно определить каковую вообще невозможно. Просто некоторые работы прочитают десятки, и даже, в исключительных случаях, тысячи человек, — поверьте, для научных статей, публикуемых в специализируемых изданиях, это колоссальная цифра! Прочитают, и затем будут ссылаться на полученные автором результаты или хотя бы примут их к сведению. В большинстве же случаев статья имеет шанс быть прочитанной лишь троими. Референт проверит её на отсутствие ошибок научных, корректор исправит ошибки грамматические, и ещё, может быть, редактор прочитает.

Вергилий грустно покачал головой.

— Но это в теории. На практике же, работы, публикуемые персоналом нижних этажей, не читает никто. То есть, сами работы, как таковые. Хотя, результаты исследований, изложенные доступным языком на новостных лентах, могут привлечь внимание миллионов… И это позволяет нам добиться существенной экономии средств.

Мы допили компот и вышли. Поминутно сверяясь со схемой этажа, Вергилий, в конце концов, вывел меня к обитаемому кабинету, в котором одинокий сотрудник — доктор Смит, судя по бейджику, — сосредоточенно совмещал на мониторе компьютера изображения крысы и клетки. Перевернув животное кверху лапами, учёный муж скорбно сообщил, что на шестьдесят четвёртый день эксперимента последняя из питавшихся модифицированной соей крыс испустила дух.

— Это — математическая модель? — попытался угадать я. И не угадал.

— Нет, — ответил Вергилий, внимательно посмотрев на экран. — Это программа «фотошоп».

— То есть, это обман!

— Нет, — снова не согласился проводник. — Это гуманизм. Вы же понимаете, что крыса всё равно бы сдохла точно в указанные заказчиком сроки. Научный метод… э… Так что, мы просто спасли жизнь крысе… Если уж статью и читать не станет никто, то проверять и подавно не будет. А зачем же тогда трудиться, действительно проводя исследования? Экономичнее публиковать результат опыта сразу.

— Но если кто-нибудь захочет повторить опыт…

— …То результаты, конечно же, не подтвердятся, — с непонятным удовлетворением заверил меня проводник. Подчиняясь его властному жесту, учёный за столом сменил бейджик, превратившись в доктора Джонса (оказалось, что он в одиночку заменяет две лаборатории), и открыл на экране другое окно. Здесь на картинке воскресшая чудесным образом крыса, предварительно наевшись ГМО, одной лапой поднимала штангу.

— Если кому-то не понравятся выводы, он не станет выискивать ошибки и критиковать работу доктора Смита. Это — пустая трата времени, ведь претензии будут понятны лишь экспертам, а они такую ерунду не читают. Недовольный просто заплатит доктору Джонсу за не менее резонансное контрисследование…

Я развернулся и вышел, кипя от возмущения. Дорогу прочь из этого вертепа мошенников от науки я мог найти и сам.

То есть, наверно мог бы. Но не нашёл. И, очутившись в каком-то уж совсем экономным крыле этажа, — тут с целью сбережения электроэнергии выкрутили все лампочки, — volens nolens* вынужден был последовать за проводником, если не к истине, то хотя бы к свету.

*Волей неволей (лат.)

Четвёртый этаж

— Заказчику нужен результат, причём не всякий, а строго определённый. Истина же интересует лишь настоящих учёных. Только они, из личного любопытства, могут попытаться выяснить истинную судьбу цифровых крыс. Но станут ли настоящие учёные такой чепухой заниматься? — сомневался доктор Вергилий, спускаясь по лестнице с третьего этажа на четвёртый.

— Уволить! — не желая ничего слушать, требовал я. — Гнать в шею, пинками под зад гнать и Смита, и Джонса! И… — тут мне пришла в голову мысль. — И остальных тоже гнать! Всех! Всех сократить, чтоб винегретом тут и не пахло. А подопытных себе нарисуйте в фотошопе сколько потребуется.

Ошеломлённый открывшимися перспективами экономии Вергилий остановился и добрую минуту, беззвучно шевеля губами и что-то прикидывал в уме.

— Гениально, пан Тихий! — признал он. — Но в этом случае, доктора Смита придётся оставить — он специалист. По фотошопу. И Джонса тоже…

Я нехотя согласился.

— И остальных, пан Тихий. Их тоже придётся оставить…

— Нет!

— Да! Посмотрите на проблему с социальной точки зрения, пан Тихий, — объяснял Вергилий. — Наука нуждается в поддержке. И наука это не абстракция, а люди! Фотошоп, конечно, открывает грандиозные перспективы, но если персонал уволить, множество молодых, талантливых, получивших дорогостоящее образование и желающих посвятить жизнь получению нового знания работников окажутся на улице…

Споря, мы шагали по пятому этажу, — судя по табличке, здесь располагался отдел автоматизации. Я оглядывался, и увиденное мне, пожалуй, нравилось. После омерзительных картин второго и третьего этажей, на сотрудниках увлечённо гоняющих по цифровым мирам эльфов восьмидесятого уровня, уплетающих винегрет, бросающих торты на точность и проводящих опросы в соцсетях, просто отдыхал глаз.

— Наука не может существовать без общественной поддержки, — вещал между тем Вергилий. Я почти не слушал его. — А наука — это люди… Огромное количество частных и государственных фондов… Учёные нетрадиционной одарённости, ограниченно трудолюбивые, альтернативно…

Тем не менее, тут что-то было не так, — неправильно. Даже по сравнению с первым этажом. Одну за другой распахивая двери в лаборатории, я пытался понять что именно. Внешне разница отсутствовала. Как и в «британском» отделе, тут топили пиявок в пиве, играли с хомяком в шахматы (он выигрывал на трёх досках разом), метали дарты в мишень, пришпилив на неё фотографию Вергилия, — должно быть, чтобы потом поставить моему проводнику диагноз на основании расположения пробоин… Вручную, note bene* метали. Вопреки названию, какой-либо особой автоматизации в отделе я не замечал… Но не в этом было дело! Не в этом!

Сотрудники четвёртого этажа просто не трудятся притворяться, будто занимаются ерундой с исследовательской целью, осознал я! На этом уровне ерундой занимались для души.

— А вот, — сказал Вергилий. — Вот мы и пришли. Это — электронный мозг этажа, благодаря которому отдел автоматизации уверенно лидирует по количеству и качеству публикаций.

Электронный гений имел облик персонального компьютера и не из новых. Рядом, воняя нагретой пластмассой, кряхтел принтер. Наудачу взяв из лотка один из отпечатанных листов, я узнал, что модель эвристики состоит из четырех независимых компонентов: имитируемый отжиг, активные схемы, гибкие модальности, и исследование углубленного обучения**. Я схватился за другой, за третий, но повсюду какой-нибудь «ротор поля градуировал себя вдоль спина», и не было мне спасения.

— Это же бессмысленный набор слов!

— Но каких слов! — протестовал проводник.

— Но бессмысленный!

— Но зачем же смысл, если статью никто не прочтёт? Фонды выделяют средства, мы должны публиковать результаты, — оправдывался он. — А сотрудники нетрадиционной одарённости, альтернативно… Пан Тихий, вы же видели: хомяк выигрывает…Куда же вы, пан?!

* обратите внимание (лат)

** Эксперимент по рассылке в научные журналы статей, написанных генератором текста SCIgen, действительно проводился в 2005 году и дал положительные результаты.

Пятый этаж

— Но у нас есть другие сотрудники!

Я не верил. Мне почти удалось оторваться. Но в запале, по лестнице я бросился вниз, — это же естественно, когда хочешь спуститься с четвёртого этажа на первый. Вергилий же мчался попятам, поразительным образом не теряя набегу ни дыхания, ни красноречия.

— Современный научный сотрудник — просто получивший соответствующее образование специалист, владеющий методикой постановки экспериментов, а также математической обработки и оформления результатов. Учёный же, на самом деле, — профессия творческая. Двигать науку способны лишь чудаки, до безумия любящие лягушек, и восхищающиеся волшебной красотой сложных формул… И таких у нас много!

Он буквально припёр меня к двери, и непонятно было, как этот маленький в сущности человечек умудряется занимать собою всю площадку, не оставляя ни малейшей лазейки для бегства. Нехотя и с подозрением, ибо происходящее нравилось мне всё меньше, вошёл я и осмотрелся. И действительно, даже не пахло хомяками и винегретом на пятом этаже. Многочисленные обладатели вдохновенных лиц и умеренно растрёпанных шевелюр работали за компьютерами, чертили графики и спорили, спорили между собой, расхаживая из кабинета в кабинет. Грандиозные идеи рождались и рушились под тяжестью критических аргументов прямо на моих глазах.

— Это наша гордость, — выдохнул Вергилий. — Отдел Научного Поиска!

Здесь не разменивались на мелочи! В первой лаборатории, которую мы посетили, подробно и глубоко прорабатывалась проблема пересыхания Мирового Океана. Я ужаснулся: неужто моря исчезают? И почему? Мне объяснили, что именно это науке и предстоит выяснить. Причины могли быть космическими, геологическими, техногенными. Пока же, наука в лице присутствующих имела дело с фактами (в качестве таковых выступали сделанные из космоса снимки Мёртвого и Аральского морей). Остальное же предстояло уточнить, с высокой точностью измерив массу всей воды на планете — в океанах, реках, ледниках, почве, атмосфере, — и затем на продолжении минимум тридцати лет осуществляя непрерывный мониторинг этого показателя. Предварительная смета прилагалась.

Я не понял. А за следующей дверью шла борьба за спасение простейших, вымирающих вследствие накопления антибиотиков в природе. Сотрудники данной лаборатории продвинулись дальше коллег, и уже продумывали как последствия катастрофы, так и способы её предотвращения. Впрочем, обосновать сам по себе факт депопуляции бактерий исследователи тоже не могли, ибо глобальный переучёт поголовья микроорганизмов был не только не завершён, но и не начат, и даже предварительную смету эта группа составить не удосужилась. Вергилий попенял учёным за недоработку.

В третьей лаборатории, — суть задач отдела я уже начал улавливать, — смета, как раз, была. Но отсутствовала проблема, и предметом ожесточённого спора являлся вопрос, от чего же именно планету следовало спасти. Вариантов предлагалось множество, однако всё упиралось в предусмотренную сметой сумму. По моему скромному разумению Земля столько не стоила, — в случае чего новая планета обойдётся дешевле, — и я рекомендовал исследователям задуматься о спасении всей Галактики. Они восприняли идею с истинным энтузиазмом.

— Нанотехнологии — вчерашний день, пан Тихий, — с воодушевлением вещал возглавляющий четвертую группу учёных молодой человек, — трудно было поверить, что он уже не студент, а доктор. — «Нано», это отстой — избирательность на молекулярном уровне! Будущее за пикотехнологиями! За пикомашинами, собранными из отдельных запрограммированных атомов. Атом не способен испортится и не потребляет энергию.

Как можно программировать атомы, заведующий, правда, не знал. Именно это, как и в предыдущих случаях, только лишь предстояло выяснить науке.

— Вы действительно надеетесь, что столько ему дадут? — поинтересовался я у проводника, бегло ознакомившись с очередной сметой.

— Ему? Нет. Но вам — да. Всё-таки, Тихий — это имя, это репутация!

Sapienti sat*. Причины, по которым мне было предложено возглавить Учреждение, наконец-то стали предельно ясны. Приносить своё честное имя в жертву алчности мошенников?

— Только через мой труп!

— Что вы, что вы, пан Тихий! — оскорбился доктор Вергилий. — Я уверен, что до этого не дойдёт!

* Умный поймёт (лат.)

Шестой этаж

Я не хотел идти дальше. Не видел смысла. Но Вергилий, вцепившись в рукав моего пиджака, настойчиво увлекал вниз. Освободиться от его хватки было возможно лишь грубостью, для которой я ещё не испытывал достаточного ожесточения.

— Вы должны понять! — твердил проводник. — Вы непременно поймёте, что другого способа просто нет. Dira necessitas!*  Мы зависим от общественного мнения, и должны работать с общественностью. Простой же человек с улицы — beata stultica!** —  относится к технологиям, пусть и несколько настороженно, но, в целом, позитивно. На решение проблемы сингулярности он не даст ни гроша! Лишь пугая и мороча его мнимыми, выдуманными угрозами, мы можем получить необходимые ассигнования. Мы просто изыскиваем средства для настоящего дела, пан Тихий! Там, дальше, на скрытых этажах, вы увидите… вы поймёте…

Я только сопел, смиряясь с неизбежным, но перед дверью с надписью «Административный отдел» Вергилий и сам замер будто бы в нерешительности.

— Административный. Ох, хорошо бы нам скорее миновать его.

Я согласен был миновать. Был готов идти вниз сразу, чтобы быстрее закончить. Но проводник ответил, что так тоже нельзя, что зайти нужно, иначе я ничего не пойму.

А я уже понимал всё.

На шестом этаже не было лабораторий. И что-то подсказывало мне, что выше, — то есть, ниже, — их тоже не будет. Мы шли через анфиладу залов, в которых награждали, вручали, заседали, заслушивали и продолжительно аплодировали стоя. В одном из них я Вергилия потерял. Недаром робел он, ступая на этот уровень, недаром озирался с беспокойством. На него напали внезапно, сунув бокал шампанского в руку, ложку с икрой в рот и красочный буклет в нагрудный карман. Только и успел мой спутник в отчаянии взмахнуть свободной от стакана рукой. В следующее мгновение водоворот праздничных смокингов затянул его, и он уж не выплыл.

Я ничем не мог помочь доктору Вергилию, ибо в этот же момент накинулись и на меня, захлестнув на шее ленту с медалью и пытаясь куда-то избрать. Но я резко взял самоотвод, бросил через бедро, рванулся, теряя пуговицы, освободился и ринулся прочь.

* Жестокая необходимость (лат.)

** Блаженная глупость (лат.)

*****

Они гнались, — из зала в зал, — а я не мог отыскать двери. Лишь пробегая через салон авиалайнера, за иллюминаторами которого был закат и багровели пирамиды облаков, я оторвался, опрокинув им под ноги стюардессу вместе с тележкой.

Лестницы были, но вверх не вела ни одна. А внизу, на скрытых этажах, — я понимал, что они есть, не могут не есть, потому что всего этажей должно быть именно девять, — делать мне было нечего. Совершенно нечего мне было делать в Учреждении, необходимость, ответственность и благородство миссии которого я по-прежнему безоговорочно признавал. Даже более того, теперь-то я не сомневался и в результативности прилагаемых Институтом усилий. Теперь я знал, каким именно образом лавинообразное накопление знаний человечеству удастся остановить, избегнув технологической сингулярности.

Через вентиляционный короб я уходил только из присущей мне скромности.